Истории, которые я всё время рассказываю

Рихтер

1. (Слышал от Олега Кагана)

Милан. Рихтер показывает Олегу город. Миланский собор. Воскресенье. Красиво. Голуби. Итальянцы (Рихтер вообще очень любил Италию). Вдруг - громкое нескладное пение хором. Это демонстрация (коммунистическая). Красные флаги. Идут, поют, орут. Их несколько сотен. У Рихтера кривится лицо. “Олег, что это такое?” - “Ну, Святослав Теофилович, это вот демонстрация” - “Какой ужас! Это просто безобразие! Это надо остановить! Так некрасиво!” - “Ну, как же это можно остановить?” - “А вот я сейчас их остановлю!” - “Святослав Теофилович, может быть, это опасно!?” - “Вот и прекрасно!”
И Рихтер выходит на середину улицы эдак за 20-30 метров до приближающейся толпы. Стоит неподвижно. Ничего не делает, просто стоит (надо представить себе его плотную, невероятно значительную фигуру, подбородок, немного выпяченный вперёд - он часто выпячивал его так во время игры, особенно в напряжённых местах...). Стоит. Демонстрация приближается. Так же громко и нагло орут, поют. Олег остаётся на тротуаре, с тревогой смотрит на всё это. Но вот выкрики становятся тише, люди замедляют ход, перестают петь. Наконец, шагах в 5-6 от неподвижного Рихтера вся эта многосотенная толпа останавливается, стоят совсем тихо, ждут. Рихтер тоже ждёт пару минут, потом поднимает правую руку и медленно и торжественно осеняет их крестом (православным, конечно - он ведь и в самом деле носил православный крест на груди). Так крестят злых духов. Не спеша отходит в сторону. Толпа начинает снова двигаться, но совсем медленно, и не поют больше, и не кричат. Так, в полной тишине, демонстрация идёт дальше. Рихтер и Олег провожают их взглядом, замечают, что некоторые, проходя мимо, опасливо косятся на Рихтера и быстро-быстро крестятся. Рихтер и Олег уходят.

2. (Слышал от Олега Кагана)

Toже Италия. На этот раз - драка. Дерутся мужчина и женщина. Оба пьяные. Дерутся страшно, в кровь. Вокруг - толпа восторженных зевак, которые подбадривают их. А Рихтер как раз сегодня купил себе светлое, мягкое, очень дорогое пальто. Опять: “Олег, что это за безобразие?” - Он решительно проталкивается в середину толпы, снимает пальто, бросает его на мостовую - в пыль и в грязь - и начинает на нём танцевать. Танцует дико, размахивая руками и что-то громко распевая себе в такт (Олег считает, что это был Концерт Чайковского, но может быть, он и ошибается). Драка прекращается. Все с недоумением и со страхом молча смотрят на танцующего Рихтера. Потанцевав ещё несколько минут, Рихтер поднимает пальто и они с Олегом уходят.

3. (Слышал от Рихтера)

В Житомире, когда Рихтер был ещё совсем молодой, он много раз ходил по ночам на холм над рекой, останавливался на краю обрыва, закрывал глаза, протягивал руки вперёд. Стоял так долго и ждал, что кто-то прилетит и коснётся его. Но никто никогда так и не прилетел.

(Это он рассказал, когда разговор зашёл о привидениях. “Вася, вы когда-нибудь видели привидения?” - Я ответил, что два или три раза в раннем детстве видел. Описал подробно, при каких обстоятельствах. Рихтер с некоторой явной завистью спросил: “Но вы действительно их видели?” - и потом рассказал вот это...)

4. (Слышал от Олега или от Ю.Б.)

Прага. Роскошный отель. Рихтеру плохо с сердцем (кажется, вообще в первый раз так серьёзно). Вызывают врача. Кардиограмма. “Немедленно в больницу, это инфаркт!” - С трудом уговорили (терпеть не мог всего этого!). Носилки. “Да нет, уж до лифта-то я сам дойду!” - Входит в лифт. Врачи, санитары. Спускаются. Рихтер выходит из лифта, идёт к выходу, сперва медленно, потом всё быстрее, быстрее, проходит через вертящиеся двери на улицу и - исчезает! Его ищут весь день и всю ночь. Его нигде нет. Обзванивают всех его возможных знакомых - пусто! Паника в Праге и в Москве. На следующий день он появляется - совершенно здоровый, у него ничего не болит, врачи смотрят - ничего не находят, предполагают ошибку в диагнозе... А где он был, он никому не сказал.

5. (Слышал от Рихтера)

Рихтер играет 2-й концерт Брамса. В конце первой каденции громадный подъём к доминанте, и потом должен на полную мощь в долгожданном B-Dur’е грянуть оркестр. Рихтер играет и знает, что хорошо идёт. Вот он, этот подъём, вот она, доминанта, вот сейчас, сейчас, ещё один такт - и тут болван-дирижёр вступает - со всей своей оркестровой мощью - на такт раньше!! Полная катастрофа! Во время длинной оркестровой экспозиции Рихтер думает, что же делать? Настроение ведь совершенно испорчено, концерт погублен! Наконец, ему приходит в голову решение. С заговорческим и саркастическим лицом он смотрит в публику, готовясь вступить - на этот раз со своим громоподобным В-Dur’ом, после доминанты в оркестре - и - вступает на полную мощь, как только он умеет - на такт раньше! После этого, как он говорит, он совершенно успокоился и доиграл концерт до конца. “И самое удивительное, - прибавляет он, - это то, что дирижёр - можете себе представить?! - оба раза ничего не заметил!” - (Ну, в последнее я всё-таки поверить не могу, это уж он так, для красного словца!)

6. Схожий случай с концертом Шумана (но здесь я не уверен, с Рихтером ли это было или это такой общемузыкантский анекдот). Дирижёр берёт первый аккорд (октаву “ми”), не посмотрев на солиста, который, например, вытирает платком руки. Солист должен вступить сразу же после этой октавы, не успевает со своими аккордами, мажет. Всю первую часть он только и думает, как же отомстить. И, конечно, (снова саркастически, как заговорщик, посмотрев в публику) - начинает 2-ю часть неожиданно для дирижёра, и тот промахивается, не успевает... Справедливость восстановлена...

Но, конечно, можно сказать и как Д.: “Бедные Шуман и Брамс!”

7. В связи с предыдущим - Рихтер любил говорить о том, как важно во-время начать то или иное произведение. Например, перед сонатой си-минор Листа надо неподвижно сидеть и считать про себя медленно до 25-ти, и только когда публика тоже совершенно замрёт, в полной тишине взять эту первую октаву “соль” стаккато, а вот соль-минорную сонату Шумана надо начинать сразу, едва поклонившись, иначе не то настроение будет. По этому поводу он рассказывал следующую историю. -

Париж. Рихтера приглашают послушать концерт молодого французского пианиста. “Наша будущая звезда, необыкновенно талантливый мальчик!” - Полный зал Плейель. Первым номером должна исполняться как раз соль-минорная соната Шумана. Как все пианисты знают, она начинается с очень громкого и довольно длинного аккорда (трезвучие соль-минор). Молодой пианист очень нервничает, долго не решается начать (это его первый сольный концерт в таком знаменитом зале, да ещё, наверное, ему сказали, что Рихтер в публике). Он ёрзает на стуле, подкручивает высоту стула то выше, то ниже, поправляет причёску, достаёт платок, убирает платок, примеривается... Наконец, поднимает руки, нацеливается, замахивается, изо всех сил берёт аккорд - и, не рассчитав, по инерции головой ударяется об острый край рояля, падает, теряет сознание, Его уносят. Концерт отменяется, “и, - говорит Рихтер, -об этом мальчике больше никто никогда не слышал!”

8. Рихтер и Глен Гульд (эту историю я слышал от Бруно Монсенжона, с которым 3 часа ехали в поезде в Париж после одного фестиваля. Монсенжон - близкий друг Гульда, сделал много фильмов про него, а также знаменитый фильм о Рихтере. После смерти Рихтера был допущен к его архивам и издал книгу “Дневники Рихтера”. Знает, как он говорит, 18 языков, так что разговаривали мы по-русски. Кроме этой истории, которую см. ниже, рассказывал много интересного про Гульда, например, что тот не имел дома рояля, а занимался только
“в уме”, лёжа на диване и читая ноты. Потом приходил в студию и всё безупречно играл, а если что-то не получалось, какая-то нота не прозвучала, говорил “сегодня что-то инструмент не в порядке!” и уходил домой.)

Итак, однажды Гульд сказал Монсенжону: “Послушайте, почему у Рихтера такие плохие записи? Такой великий пианист и такие плохие записи! Он просто не умеет записывать! Я знаю, вы едете сейчас к нему на фестиваль в Тур, так скажите ему - я его приглашаю ко мне домой, он может жить у меня сколько угодно, хоть год, и мы сделаем с ним замечательные записи, он может играть всё, что он хочет, и я сам буду сидеть за пультом!”
Монсенжон поехал в Тур. Встречает Рихтера. “Святослав Теофилович, вам большой привет от Глена Гульда!” - “А. спасибо, спасибо, ну как он?” - “Хорошо, вот только что записал снова Гольдберг-вариации” - “Ну что, - говорит Рихтер, - делает он теперь все повторения?” - “Многие” - отвечает Монсенжон. - “Нет-нет, - говорит Рихтер, - надо обязательно ВСЕ делать!” - (Этот вопрос возник уже давно, во время первого и единственного визита Гульда в Москву, он играл тогда эти Вариации, а потом был у Рихтера дома, и тот попенял ему, что, мол, надо обязательно все повторения делать).
На следующий день Монсенжон, встретив Рихтера, передаёт ему приглашение Глена Гульда. Сказал, что Гульд будет сам сидеть за пультом, а Рихтер может жить у него и может записывать всё, что он хочет. (Что записи плохие, конечно, не сказал!) Рихтер: “Записи? Я ненавижу записи! Нет-нет, большое спасибо, но это невозможно!”
На следующий день они снова видятся. Рихтер теперь начинает сам: “Так что вы говорите? Записи? Так это же надо ехать в Америку! Я ненавижу Америку! Нет-нет, исключено!” - “Но это же не совсем Америка, - робко говорит Монсенжон, - это Канада!” - “Это всё равно! Оставим этот разговор!”
Следующий день. Рихтер: “Вы говорите, это Канада? Но туда же надо лететь! Я не могу лететь! Я ненавижу самолёты! Мне и врачи запрещают летать! Так что видите, очень жаль, но ничего не выйдет!” - Монсенжон (робко): “Может быть, на пароходе?..” - “Что? Это же, наверное, целую неделю ехать?! Нет-нет, не уговаривайте меня!”
Прошло ещё несколько дней. Наконец, в последний деь фестиваля Рихтер подходит к Монсенжону и говорит: “Знаете что, я подумал, это всё-таки очень интересное предложение, и я, пожалуй, согласен. Я даже готов лететь в эту ужасную Америку! Но у меня есть одно условие! Одно совершенно обязательное условие: на следующий год Глен должен приехать ко мне на фестиваль и сыграть здесь публичный концерт!” - А Гульд, как известно, уже много лет не играл публичные концерты, только делал записи, отклонял любые, самые лестные предложения, потому что стремился к полному совершенству, которое в живом концерте - невозможно! Так что, когда Монсенжон вернулся в Канаду и передал Гульду всё это, тот сразу же наотрез отказался, и из всего проекта ничего не вышло!

9. Мы с Рихтером едем на машине из Ленинграда в Минск. Чтобы скоротать путь, он предлагает играть в игру: каждый называет что-нибудь одно, что ему очень нравится, потом дальше по кругу, потом снова. Повторяться и повторять то, что сказал другой - нельзя. Когда это надоест, называть то, что очень НЕ нравится. (Я подозреваю, что главным образом ему хотелось узнать что-то про меня - он меня мало ещё знал, а двух других попутчиков - племянника Н.Л.Д. Митю и его жену Таню знал достаточно). Приехав в Минск, я по памяти (но довольно точно) записал рихтеровские высказывания.

Итак, что ему ОЧЕНЬ нравится:

- ковырять в ушах

- “Море” Дебюсси

- Вагнер

- молоко

- небо

- собор Св. Стефана в Вене

- котята

- рисовать пастелью (раньше)

- синий цвет

- халва

- путешествовать

- прошлое

- экипажи

- играть в Игру (его собственную, очень сложную, на доске с фишками, вроде “Кто первый”)

- судьба

- театр

- опера

- “Дон Карлос” Шиллера

- Мария Каллас

- глазные линзы (раньше)

- опасность

- долгие прогулки

- гранаты (фрукты)

- Симфония Сука

- 5-й ноктюрн Шопена

- Леже

- красивые люди

- свобода

- удачные концерты

- сушёная японская еда (чипсы)

- порт

- летать во сне

- вишни

- жареная картошка ломтиками

- устраивать праздники

- дурачиться

- запах свежего постельного белья

- лазить вверх

- колокола

- чихать

- Венеция

- Венера Милосская

- улицы Рима

- Парижские кафе

- вода в Вене (не уверен, вкус воды или вид воды?)

- каталогизировать

- старый Житомир

А вот что ему ОЧЕНЬ НЕ нравится:

- газеты

- Ленинград

- важность

- безликая архитектура

- немцы

- велосипед

- ждать

- речи

- получать подарки

- жуки

- змеи, гусеницы

- гражданские панихиды

- случай

- туя

- красный цвет

- Андре Жид

- удить рыбу

- ордена

- очереди

- шахматы

- спорт

- политика

- телефон

- телевизор

- эстрадные песни

- намёки (в которых скрыто порицание)

- умываться, бриться

- ботинки

- яхты

Шостакович

Я встречался с Шостаковичем один раз. В 1965 году играл ему свои 24 прелюдии, в которых было очень много от него. Ему, вроде, понравилось (не всё! - поругал меня за слишком хроматический материал в одной прелюдии, а понравились ему, как ни странно, как раз очень простые, малонотные, наивные). Помню, он пришёл в кабинет Союза Композиторов РСФСР, одетый почти по-домашнему, в тапочках (он жил в том же подъезде в доме Композиторов на ул. Неждановой), помню, что он показался мне очень большим, почти громадным. Позже мне передавали, что была идея снова привлечь его к педагогической работе в Московской Консерватории, и мой профессор - Баласанян - вроде бы хотел меня отдать в его класс... Но у них там что-то не вышло, и Шостакович в Московскую Консерваторию так и не вернулся. (А стал преподавать в Ленинградской).

1. (Общеизвестно, но всё равно очень занятно)

Шостакович и Г.Нейгауз сидят в БЗК на концерте какого-то среднего пианиста. Нейгауз наклоняется к Шостаковичу и шёпотом говорит: “Отвратительно играет!” - Шостакович с улыбкой шепчет в ответ: “Да-да, совершенно очаровательно!” - “Нет, Дмитрий Дмитриевич, вы не поняли, я говорю - отвратительно играет!” - Шостакович с улыбкой в ответ: “Да-да, совершенно отвратительно!”

2. (слышал от Баласаняна)

Шостакович - профессор. Встречает в коридоре консерватории своего студента, который не появлялся у него уже три месяца. “Ну что же это, куда вы пропали?” - “Да понимаете, Дмитрий Дмитриевич, я вот уже три месяца пытаюсь найти вторую тему для моего квартета!” - “Нет, - говорит Шостакович, - вы должны не тему искать, вы должны просто квартет дальше писать!”

3. Баласанян рассказывал, что когда Шостакович в доме творчества в Иванове начал сочинять 8-ю симфонию, он за один день (!) написал всю первую часть одноголосно - только мелодию - на двух громадных партитурных листах и вечером показывал коллегам.

4. Я был в зале на премьере 14-й симфонии. Это была, собственно, не премьера, а открытая генеральная репетиция, специально для студентов и преподавателей Московской Консерватории. Но сыграли всю целиком, как на концерте. Перед началом Шостакович, что для него было в высшей степени необычно, сказал короткое вступительное слово. Он сказал, что все эти великие - Верди, Брамс, Берлиоз - писали Реквием с просветлением в конце, как будто смерть - это что-то умиротворяющее, а вот он - Шостакович - хотел показать смерть такой, какая она на самом деле - ужасная, чёрная, безнадёжная. “Я боюсь умирать!” - сказал он (и весь до отказа набитый зал с ужасом и почтением слушал это!). Во время исполнения какой-то человек встал со своего места и медленно двинулся к выходу. Все с негодованием смотрели на это кощунство. Но человеку просто стало плохо с сердцем, он добрёл до фойе и умер там на диване. Это был музыковед и критик Апостолов, который всю жизнь писал одни гадости про Шостаковича.

***********************************************************

Теперь, в связи с темой смерти, расскажу одну трагикомическую историю, которую пережил сам.
Маленький фестиваль в Швеции. Провинциальный городок. Музей. Играю на клавесине с другими артистами какую-то барочную музыку. Вдруг - в задних рядах публики движение, лёгкий шум. Продолжаем играть - особенно не мешает. В перерыве выясняется, что один старичок умер на месте. Узнали, кто он. Он, оказывается, выиграл билет на этот концерт в радио-лотерею. Пришёл в фестивальное бюро и говорит: “Вы знаете, не мог бы я получить стоимость билета просто деньгами, а то я не знаю, я никогда в жизни не был на концертах классической музыки, мне это как-то не интересно!” - А секретарша: “Да что вы! Это так приятно! Вы получите такое удовольствие!” - и уговорила его!

************************************************************

Фуртвенглер

1. (Одна из моих самых любимых историй, слышал её по немецкому телевидению в фильме про Фишера-Дискау, который сам же её и рассказывал)

Послевоенные годы. Фуртвенглер как раз отстранён от работы за “сотрудничество с нацистами”, зарабатывает на жизнь домашними концертами, но по-прежнему для всех музыкантов Царь и Бог. Молодому Фишеру-Дискау с большим трудом организуют встречу с Фуртвенглером. Приходит к тому домой. Ждёт. Фуртвенглера нет. После трёх часов ожидания Фуртвенглер является, недовольный, торопливый, хмурый. “Молодой человек, у меня почти нет для вас времени, я опаздываю на домашний концерт. Ну ладно, что вы можете мне спеть?” - Он садится за рояль, берёт наудачу какие-то ноты из стопки. “Вот, Шуберт, Зимний путь - это вы знаете?” - “Да” - отвечает Фишер-Дискау. - “Ну, попробуем!” - Фуртвенглер играет вступление, Фишер-Дискау начинает петь. После первых восьми тактов Фуртвенглер останавливается. - “Вы весь цикл знаете?” -“Да” - отвечает Фишер-Дискау. - “Отлично! Значит, сегодня вы со мной исполняете это на концерте!” - Они едут на концерт, там сидит уже виолончелист, ждёт. “Так, - говорит Фуртвенглер, - ты сегодня не играешь, я буду выступать с этим молодым человеком!”
Немного позже это был Фишер-Дискау, кто уговорил Фуртвенглера продирижировать первый раз в жизни Малера (который, как еврей, был при нацистах запрещён). В результате мы имеем одно из величайших чудес в интерпретации - запись “Песен странствующего подмастерья” с Фишером-Дискау и Фуртвенглером. С этой записи началась моя любовь к Малеру.

2. (Из малоизвестной статьи Лео Гинзбурга, дирижёра, замечательного педагога, профессора Московской Консерватории, пересказываю по памяти своими словами)

Л.Г., будучи совсем молодым дирижёром, поехал в Германию к Фуртвенглеру на стажировку. (Было это в короткое время относительной свободы в 20-х годах). Он сидел на всех репетициях Фуртвенглера. А тот готовил как раз 5-ю симфонию Бетховена. Дирижёры и оркестранты знают, что в этой симфонии очень трудно показать начало. Жесты Фуртвенглера были такие странные, непривычные для Л.Г., что тот в конце концов спросил одного знакомого оркестранта: “Скажи, как это вы можете вступать и играть по таким жестам? Ведь что он делает в начале симфонии? Крутит несколько секунд руками в разные стороны, потом наступает тишина, а потом вы все вступаете как один человек! Как это может быть?” - “Трудно объяснить, - ответил оркестрант. - Лучше всего, возьми скрипку (Л.Г. был и скрипач), сядь в оркестр на последний пульт, тогда сам поймёшь!” - Л.Г. так и сделал. Фуртвенглер начал репетицию. После его нелепых непонятных жестов наступила тишина, и потом, пишет Л.Г., поднялось что-то такое громадное в его душе, какая-то страшная неодолимая сила, он почувствовал, что вот сейчас, вот в этот самый момент он должен вступить. И он вступил - в унисон со всем громадным оркестром! Объяснения этому он так и не нашёл.

ТРИ ПРИТЧИ ПРО КОРОЛЯ И КОРОЛЕВУ


1. Король и олень

Король поехал на охоту. Очень долго ехал. Наконец, видит, бежит олень. Король поднял ружьё, выстрелил, олень упал, кровью обливается и говорит: “Зря ты меня убил, я не олень, а заколдованная принцесса, и я была предназначена тебе в жёны” - “Но у меня уже есть любимая жена!” - воскликнул король, а олень закрыл глаза и умер.
Приехал король домой, а ему говорят: “Несчастье, Ваше Величество, полчаса назад королева превратилась в оленя и убежала в лес” - король тут же поскакал обратно в лес, искать королеву, но так никогда больше её и не нашёл.

2. Голубая дверь

Король сказал королеве: “Делай в моём замке что хочешь, но умоляю тебя, приказываю тебе, никогда не заходи в эту голубую дверь, поверь, это для тебя же будет лучше!”

Король уехал на охоту, а королева побежала к голубой двери и открыла её. Там был накрыт стол со всевозможными яствами, за столом сидел прекрасный кареглазый юноша. Он поднялся навстречу королеве, поднёс ей стакан белого вина и поцеловал её в губы. И так он королеве сразу понравился, что она ответила на поцелуй, и они стали есть, пить и заниматься любовью. Юноша делал всё гораздо лучше, чем король, он был моложе, сильнее и изобретательнее. На прощанье он сказал королеве: “ Никому обо мне не говори! Приходи ещё!”

Король вернулся с охоты, внимательно посмотрел на королеву и ничего не сказал.

На следующий день король снова уехал на охоту, а королева побежала к голубой двери и открыла её. Сразу же на неё набросились чёрные люди, сорвали с неё всю одежду и, голую, привязали к пыточному станку, который теперь стоял посреди комнаты вместо пиршественного стола. Вошёл вчерашний кареглазый юноша и стал избивать королеву тяжёлой плёткой с острыми шипами, так, что кровь брызгала из ран. Королева кричала и задыхалась от невыносимой боли. Через некоторое время юноша сказал: “ Никому обо мне не говори! Приходи ещё!” - Её развязали и выкинули из комнаты.

Король вернулся с охоты, внимательно посмотрел на королеву, на её окровавленное тело, но ничего не сказал.

Целый месяц королева лежала в постели, её раны медленно заживали. Всё это время король каждый день уезжал на охоту и не говорил с королевой ни слова.

Когда королева, наконец, поднялась с постели, она пошла к голубой двери и открыла её. Там был ужасный смрад, там лежали мертвецы, голые, полуразложившиеся, и жирные изумрудные мухи, жужжа, летали стаями по комнате, задевая королеву по волосам и по лицу. Королева выбежала оттуда, зажав нос и рот, и её стало рвать от страха и отвращения.

Король вернулся с охоты и внимательно посмотрел на королеву. Она сказала ему: “Я нарушила твой запрет, ты это знаешь, я три раза была в этой комнате, за голубой дверью, прости меня, если можешь, и объясни, что всё это значит?”

Король сказал: “ Эта комната - моя душа. Скажи, хочешь ли ты остаться теперь со мной?” - “Да!”, - сказала королева, и они жили вместе ещё очень долго и счастливо, и королева родила ему трёх прекрасных сыновей с изумрудными, карими и голубыми глазами.


3. Король вернулся домой

Король долго был на войне. И вот он вернулся домой. Старый слуга Мартин выбежал навстречу, припал губами к стремени, к пыльному сапогу. Король спешился, обнял слугу.
- Ну, что королева?
- Тоскует, ждёт... - Мартин смотрел в сторону.
- Здорова?
- Да, ваше величество!
- Почему в глаза не смотришь? Что-то случилось?
Мартин с трудом повернул голову, посмотрел королю в глаза. Король ждал. Слеза медленно покатилась по морщинистому лицу Мартина.
- Вас два года не было, ваше величество, - голос его дрожал.
- Ах так, я этого ожидал. Кто он? - король не повысил голоса, говорил медленно, как всегда.
- Королева очень любит стихи, ваше величество...
- Значит, мой секретарь? Фердинанд? - король с усилием произнёс это имя, как будто не зная, на каком слоге сделать ударение. - Где он? Где они? - его рука машинально опустилась на рукоятку меча, висевшего на узорной перевязи через его плечо.
- Ваш секретарь Фердинанд год назад бросился с северной башни и разбился насмерть, - как хорошо выученный урок проговорил Мартин.
Наступило молчание. Король не находил слов. Наконец, сглотнув и коротко откашлявшись, он спросил:
- Так значит... что же это было?
- Мы не знаем, что это было, ваше величество. Мы только знаем, что Фердинанд год назад бросился с северной башни, разбился насмерть, а королева не пришла на его похороны.
- Ты испытываешь моё терпение, Мартин, - король уже не владел собой, говорил быстрее, неразборчивее. - Скажи мне ясно, изменила она мне? Если не с Фердинандом, то с кем? С этим мальчишкой Клаусом? Я помню, она уже тогда на него заглядывалась!
- Ваш юный паж Клаус... - и ещё одна слеза покатилась по щеке Мартина, - ваш хрупкий любимец Клаус полгода назад перерезал себе глотку охотничьим ножом и умер мучительной смертью.
Король остолбенело смотрел на Мартина. После долгой паузы он тихо произнёс:
- И королева...
- Не пришла на его похороны, - закончил фразу Мартин.
Король взорвался. Схватил Мартина за плечи, стал его трясти.
- Что ты мне голову морочишь, злодей! Отвечай, с кем она мне изменила! - теперь он просто кричал.
Мартин вряд ли мог что-нибудь сказать, так сильно тряс его король. Только отдельные слова вырывались: “...королева...ваше величество...отпустите...всё скажу...” - король отпустил его.
Мартин перевёл дыхание. Наконец, он начал говорить.
- Ваше величество, за эти два года, что вас не было, много мужчин побывало в этом замке. Девять странствующих трубадуров, три торговца оружием, шесть или семь проповедников - о них лучше и не вспоминать, одиннадцать рыцарей из соседних замков, какие-то актёры, аптекари, два марроканца а может быть испанца - ковры продавали, другие ещё, всех не перечислить... И все они умерли, да только не натуральной смертью - наложили на себя руки. А в нашем замке, кроме меня и старого нашего Бертрана-садовника, - помните его? - все мужчины тоже... последний, мой племянничек возлюбленный, трёх недель не прошло, нежный, семнадцати ещё не исполнилось, тоненький, в пруду утопился... - дальше Мартин продолжать не мог, рыдания душили его.
Король почувствовал, что ноги его не слушаются. Он сел, почти упал прямо на землю. Мартин рыдал. Дождавшись, когда рыдания стали более редкими, король едва слышно промолвил:
- И это всё из-за...
- Королева, ваше величество, вас очень любит... - Мартин говорил с трудом.
- А что же она... с ними... почему?..
- Мы не знаем, ваше величество, а вы пойдите к ней, пойдите, сами увидите...

Король молча поднялся с земли, медленно пошёл через широкий солнечный двор к дверям замка. Чем ближе он подходил, тем больше он чувствовал в воздухе и внутри себя какое-то странное дрожание, как будто пчелиный гул, только тысячекратно усиленный, заполняющий всё вокруг. И краски, цвета становились всё ярче, сильнее, разнообразнее, как будто король шёл через радугу. У него начала кружиться голова.
Он вошёл в зал, поднялся по лестнице в библиотеку, королева стояла у окна с книгой в руках, красивая, в длинном шёлковом платье. Она медленно повернулась, посмотрела на него. Король едва мог стоять от головокружения и мучительного чувства, в котором любовь была смешана со страхом и ужасом.
Королева сказала:
- Вот ты и вернулся. Я прочту тебе одно стихотворение из этой книги.

И она прочитала стихотворение, в котором говорилось о том, как одна королева любила стихи, и ещё она очень любила своего короля, так сильно, что вокруг неё, от стихов и любви, родилось и стало расти радужное облако, наполненное пчелиным гулом. И каждый, кто попадал в это облако, сразу же влюблялся в королеву, так страстно и так безнадёжно, что не мог вынести своих страданий и кончал жизнь самоубийством. А королева любила только одного - своего короля. А король уехал на войну, и его не было два долгих года.

И вот теперь он вернулся домой.

• (Июнь 2006)